Stfw.Ru«Идея импортозамещения выскочила, как черт из табакерки»
Если посмотреть, с чем мы пришли к концу 2014-го, первого года санкционного противостояния, года резкого оттока капитала, резкого ограничения финансовых возможностей российских компаний, мы увидим две основные черты. Во-первых, было четкое ощущение, что, хоть во внутреннем контуре экономики и нарастают проблемы, их масштабы предсказуемы, макроэкономическая статистика позволяла делать предположение, что все не так уж плохо: да, спад инвестиций в основной капитал, но не очень большой, да, замедление темпов роста ВВП, но на самом деле оно началось еще в 2012 году, да, рост напряженности в сфере доходов населения, но ограниченный. Что было четко видно, так это сильная девальвация рубля, и номинальная, и реальная, по отношению к мировым валютам, особенно к доллару США, и значительное сокращение объемов внешнеторговых операций, в первую очередь импорта.
На этом этапе, как черт из табакерки, выскочила идея импортозамещения. На фоне снижения импорта и девальвации рубля возникли надежды, что импортозамещение и освоение им внутреннего рынка позволит нам не только успешно справиться с проблемами в экономике, но и перейти к устойчивому росту. Аллюзии с тем, что происходило с реальным валютным курсом в 1998-99 годах, дали мощный толчок для оптимизма: тогда у нас тоже произошла реальная девальвация – и резко выросло промышленное производство.
Однако к концу 2015 года стало ясно, что эти надежды существенно подрываются падением внутреннего спроса – как потребительского, завязанного на реальные денежные доходы населения, так и инвестиционного, отмеченного сокращением объема инвестиций в основной капитал. Логика [импортозамещения] казалась совершенно железной: объемы импорта сокращаются, поэтому объемы внутреннего производства могли бы быть расширены. Но только в том случае, если бы у нас сохранялся объем спроса. А поскольку объем спроса, и потребительского, и инвестиционного, резко упал, оказалось, что импортозамещение концентрируется на очень ограниченном числе сегментов, которые не в состоянии компенсировать [общий] спад, обусловленный падением спроса.
Если говорить о других традиционных факторах, которые рассматриваются как предпосылки к импортозамещению, – загрузке производственных мощностей и рабочей силы, — то показатели российской промышленности в последние годы не демонстрируют каких-то значительных ресурсов расширения производства, особенно по рабочей силе. За счет чего был возможен интенсивный рост в 1998-99 годах? Чтобы восстановить производство, не надо было инвестировать, расширять мощности – достаточно было позвать рабочую силу из неоплачиваемых отпусков на уже существующие производственные мощности. Сейчас такого ресурса у большинства предприятий нет, для радикального расширения производства и освоения новых рынков предприятиям нужны инвестиции, которых нет, вряд ли они появятся в условиях ограниченной доступности финансовых средств.
Максимум, что прогнозировалось [учеными в 2015 году], это высокие темпы роста в агропроме и металлургии в краткосрочный период и в агропроме и машиностроении в среднесрочный. По итогам 2015 года выяснилось, что надежды на металлургию тоже рухнули. Были сегменты, где наблюдался рост, собственно, они живы и сейчас: это главным образом трубы для нефтегазодобычи, катанка, алюминий и медь по отдельным товарным позициям – все остальное падает либо стагнирует. Те возможности, на которые рассчитывали после ухода украинских металлургов с российского рынка, после ухода иностранных компаний, которые поставляли электротехнические кабели, фитинги для добычи нефти и газа и так далее, были использованы, но с точки зрения перспективы отрасли в целом это лишь чуть-чуть снизило темпы спада, но никак не вывело на темпы роста.
По расчетам на текущий год в лидерах оставался пищепром, легкая промышленность, некоторые сегменты в машиностроении, отчасти в фармацевтике, по остальным отраслям вклад в импортозамещение промышленного производства по расчетам оказался маргинальным. Что мы имеем в настоящее время по фактическим темпам прироста промышленного производства? Определенный рост в машиностроении, это оборонка, сельхозмашиностроение: выпуск тракторных сеялок вырос в два раза, комбайнов – на 50%, тракторов – на 30%. Но это трудно назвать импортозамещением, потому что эта отрасль всегда была закрытой и то, что происходит в последние два года, усилило протекционистские тенденции в этой отрасли, но не создало новых условий для ее развития. Положительная динамика в пищевой промышленности, но, опять-таки, абсолютные темпы прироста — два с небольшим процента, и в 2015, и в 2016 годах. Казалось бы, созданы благоприятные условия – почему такие темпы проста? Потому что эффект прироста в значительной мере был съеден падением доходов населения: спрос обрушился.
title=""Мы наблюдаем крах надежд на импортозамещение"" источник: img.znak.com
Уже к концу 2015 года стало очевидно, что потенциал импортозамещения ограничен, это не полноценная антикризисная стратегия, она не может служить ресурсом роста: импортозамещение может отчасти компенсировать возникшие проблемы, смягчить болезнь, но не ведет к результатам, которые заболевший спортсмен демонстрировал раньше. Фактически мы наблюдаем крах надежд на то, что стратегия импортозамещения выведет нашу страну на траекторию нового экономического роста.
«Общая проблема с экспортом: куда экспортировать?»
В начале текущего года убеждение, что импортозамещение не является рецептом роста, привело к обращению к противоположной крайности: от оптимизма по поводу импортозамещения кинулись к идее роста экспорта, от импортозамещающей модели к экспортоориентированной. С одной стороны, мы видим восстановление параметров отечественной экономики: темпы спада сократились, инвестиции в основной капитал по результатам трех кварталов падают вдвое меньше, чем в прошлом году. Но что касается восстановления потребительского спроса, перспектив пока не видно.
Возможности завоевания тех [внутренних] рынков, которые покинули зарубежные производители, не просматриваются, потому что вместе с восстановлением нефтяных цен пришла тенденция к восстановлению реальной покупательной способности рубля относительно иностранных валют. По дискуссиям, которые ведутся в Москве, можно отследить такую позицию: рубль укрепляется, соответственно, те конкурентные преимущества, которые мы заработали из-за девальвации, будут обесцениваться, мы будем возвращаться к исходной позиции, не успев воспользоваться преимуществами, которые обеспечивала девальвация. Пока такой вывод делать рано, оснований для паники, по крайней мере пока, нет: в предыдущие два года покупательная способность рубля относительно иностранных валют упала очень серьезно и не восстановится как минимум в ближайшие два года. Тем не менее те тренды, которые отмечают представители бизнес-сообщества, не возникают на пустом месте. Бизнес воспринимает ревальвацию как сокращение возможностей. Сам факт того, что бизнес озвучивает эти опасения, свидетельствует о том, что они реальны и их нельзя игнорировать.
Очень хорошие результаты в отдельных отраслях, которые не имеют практически никакого отношения к импортозамещению, зато хорошо работают на экспорт: это химия, отдельные позиции в машиностроении. Но общая проблема с экспортом: куда экспортировать? Спрос со стороны развитых стран и ведущих стран с развивающейся экономикой сдерживается санкционным противостоянием и неустойчивостью конъюнктуры. А то, что подавалось в качестве одного из ресурсов роста – интеграция в Евразийском экономическом пространстве, — еще более предсказуемый фэйл, чем импортозамещение.
Пока интеграционные процессы в Евразийском экономическом союзе не стали драйверами повышения конкурентоспособности и развития экспорта. В последние годы доля внутриблоковой торговли росла, но за счет того, что совокупный объем торговли падал, а в рамках ЕАЭС он падал медленнее, чем в торговле с остальными странами. Доля взаимной торговли (между странами-участницами ЕАЭС — Россией, Белоруссией, Казахстаном, Арменией и Киргизией – ред.) остается для России очень маленькой. То есть хвалиться, в общем-то, тоже нечем.
Была надежда на то, что торговля в ЕАЭС будет «лягушатником», в котором наши компании научатся работать на рынках, которые к нам близки и не вводят санкций, с тем, чтобы, набравшись опыта, выходить на более конкурентные, жесткие рынки. Да, структура нашей торговли со странами ЕАЭС более благоприятна в том смысле, что она меньше ориентирована на сырье и больше – на продукцию, которая, с нашей точки зрения, имеет приоритетное значение для развития экспорта. Но возникает вопрос: это динамическая картина или статическая? Мы готовы выходить куда еще [кроме ЕАЭС]? Или те компании, которые традиционно работают на рынке ЕАЭС, занимают свою нишу, фиксируют достигнутый уровень конкурентоспособности и не демонстрируют тенденции, связанной с выходом за пределы ЕАЭС? Пока, скажу осторожно (можно найти примеры и противоположного характера), невозможно говорить о наличии системного эффекта, связанного с повышением конкурентоспособности за счет выхода на рынки Евразийского экономического союза. К сожалению, интеграция в рамках Евразийского экономического пространства не стала трамплином для освоения рынков за его пределами.
Итак, общие выводы из того, что мы наблюдаем в течение трех лет.
Первое: потенциал импортозамещения не следует переоценивать. Есть удачные нишевые стратегии в определенных отраслях, в особенности в пищевке, оборонке и некоторых отраслях, обслуживающих их. Металлорежущие станки работают замечательно, но это никак не связано с импортозамещением гражданской продукции, выпуск ориентирован на гособоронзаказ.
Второе: развитие экспорта, в свою очередь, тоже небеспроблемная стратегия. Здесь две проблемы: низкая конкурентоспособность отечественных товаров и отсутствие доступа к емким внешним рынкам. В этих условиях прямая поддержка экспорта с помощью субсидий, льготных кредитов и так далее, как правило, не дает нужного эффекта: вы можете снизить издержки для производителя, соответственно, снизится цена обслуживания экспортного рынка, но производитель будет обслуживать его ровно до тех пор, пока вы его субсидируете. Роста эффективности нет. В этих условиях, скорее, нужно использовать механизмы доступа к рынкам. Сколько говорили о гармонизации техстандартов и сколько техстандартов гармонизировали с 2013 года по 2016? Пять! За три года гармонизированы пять технических стандартов! Вряд ли это то, что может развивать наше производство.
Сергей Афонцев: «Покупательная способность рубля не восстановится, как минимум, в ближайшие два года»Инфографика — из презентации С.Афонцева «Новые вызовы на новых рынках: импортозамещение или экспорт?»
* Выступление на XI Международной конференции «Российские регионы в фокусе перемен», Екатеринбург, 18 ноября 2016 г.
Благодарим за предоставленные материалы пресс-службу Уральского федерального университета и лично Эдуарда Никульникова.
